Сикстинская капелла
Ватикан — уникальный город-государство, и его достопримечательности тоже уникальны: и Собор Святого Петра, и Пинакотека – богатейшая коллекция живописи, и огромное количество музеев, но величайшим монументом Ватикана эры Ренессанса именуют Сикстинскую капеллу.
Чем все-таки эта капелла так отличается от других величавых памятников культуры? Построена она была как домовая церковь, при Отцу Сиксте IV – отсюда её заглавие, но проект был задуман ещё при его предшественнике: папам издавна хотелось выстроить не просто культовое сооружение, а истинное здание-крепость.
Те времена были смутными и небезопасными: жизнь человека не имела особенной ценности, и духовные лица тоже не были застрахованы – во время хоть какого стихийного мятежа их могли уничтожить даже собственные прихожане, не говоря уже о наружных неприятелях, которым не давали покоя сокровища Рима.
У архитекторов де Дольчи и Понтелли полностью вышло выстроить капеллу-бастион – здание, олицетворяющее могущество церковной церкви, но архитектура этого строения кажется очень скучноватой, и не завлекает взор, как многие церкви и соборы той эры. Снаружи Сикстинская капелла смотрится более чем робко: многим нашим современникам она вправду припоминает военное укрепление, оружейный арсенал, и даже кутузку, хотя особенной мрачности в архитектуре строения нет.
Наружные стенки и фасад практически не имеют соответствующих для тех пор строительных украшений – они гладкие и нагие, ну и снутри капеллы, пока там не потрудились величавые мастера, было не лучше; но считается, что архитекторы строили так специально, чтоб позволить художникам проявить в её оформлении всю силу собственного таланта – так и случилось.
Внутреннее оформление началось скоро после окончания строительства – было надо придать помещению величавый и праздничный вид. Зал капеллы представляет собой прямоугольник, приблизительно 40 на Тринадцать м, разделённый прекрасной мраморной оградой на две части – в наименьшей части находился во время служб церковный хор.
Окон в капелле мало: на входной стороне — 2, и по 6 – в боковых стенках, и вот эти боковые стенки необходимо было оформить с самого начала. Их оформление было 3-х уровневым: по низу, прикрывая входы в разные помещения, шли шикарные гобелены с изображением библейских сцен – создателем эскизов к ним был сам Рафаэль; сейчас этих гобеленов уже нет, и стенки прикрыты обеспеченными, но совсем обыкновенными портьерами.
Более ценным для нас является средний уровень – как раз он был расписан многими величавыми живописцами – Перуджино, Россели, Пинтуриккьо, Гирландайо, Синорелли и другими известными мастерами ранешнего Итальянского Возрождения. До нас дошли Двенадцать фресок — вначале их было 16, но могло быть и ужаснее: время, как уже сказано, было очень беспокойное.
На самом верхнем, 3-ем уровне, можно узреть огромное количество портретных изображений пап; в особенности увлекательны портреты глав церковной церкви, живших в 1-ые века после её появления.
Естественно, когда мы слышим о Сикстинской капелле, то сходу представляем для себя роспись потолка – фрески, изготовленные величавым Микеланджело Буонаротти. Для нас он, непременно, велик; молвят, что и современники считали его гением, хотя по его биографии этого не скажешь – вобщем, у большинства величавых жизнь была тяжёлой, так что Микеланджело ещё подфартило: он прожил долгую, хотя и тяжелую жизнь, и сумел-таки достигнуть фуррора, признания и денежного достатка.
Художником Микеланджело не был, и современники молвят, что он не мог терпеть собственный труд: у него и в идей не было, что конкретно роспись Сикстинской капеллы станет его величайшим творением. Мастер считал себя архитектором, и в этом он тоже был гениален, как и в архитектуре – таковой уж была его природа, и к возлюбленному делу он стремился всю жизнь.
Есть даже легенда о том, что постылую работу мастеру «подбросили» недоброжелатели, и Папа Юлий II поручил роспись потолка конкретно ему, хотя в то время Микеланджело работал над его гробницей – она так и осталась неоконченной. Противники архитектора задумывались, что живопись, которую он не обожал, утомит его: он не сумеет нормально работать, и в итоге навлечёт на себя гнев Папы – но всё вышло напротив.
Папа, и правда, гневался, но из-за того, что Микеланджело упрямо отрешался писать, стараясь передать заказ другим мастерам – даже Рафаэлю, хотя их дела были далековато не дружественными – быстрее это были дела непримиримых соперников. Папа Юлий II тоже был упрям, и напористо добивался, чтоб мастер взялся за роспись капеллы – он уговаривал его, а позже стал грозить, и Микеланджело, не выдержав давления, обязан был согласиться.
На данный момент уже нельзя сказать, как смотрелась бы Сикстинская капелла, если б её расписал другой величавый мастер, но уникальность работы Микеланджело оказывается на виду хоть какому человеку – даже тому, кто полностью не разбирается в живописи.
Так как Микеланджело принимал живопись, как архитектор, он сделал на потолке капеллы изображение, которое не мог бы сделать никто другой. Мир, сделанный Микеланджело, вызывает в душе не только лишь благоговение и трепет перед божественными силами – он тревожит и волнует, он вызывает восхищение, он всегда остаётся загадкой – чувство такое, что мастер изобразил свои собственные творения, а не просто сотворения Божьи.
Обрисовать тут все фрески нереально: потолок капеллы занимает площадь около 600 кв. м, и на нём мастер смог изобразить около Триста 50 фигур — они все выполнены идеально. Поначалу он решил работать с ассистентами, но позже остался один, и работал Четыре года – наверняка, по окончании работ он и сам был потрясён тем, что сделал. В росписи потолка Сикстинской капеллы мы сначала лицезреем не сюжеты из Библии, как на фресках Ботичелли либо Перуджино, а образы людей, калоритные и конкретные, со всеми недочетами и плюсами – современников это не на шуточку пугало.
К примеру, сюжет о Величавом потопе предстаёт перед зрителем не как трагедия – мастер передаёт не силу неумолимой стихии, но завлекает наше внимание к тому, как ведут себя люди, которым грозит близкая погибель: одни пробуют спастись, невзирая ни на что; другие утратили контроль над собой, и просто обезумели от кошмара; третьи просто покорливо ждут погибели; но есть и такие, которые пробуют посодействовать другим – и всё это умопомрачительно. Смотря на эти фрески, мы ощущаем, что для Микеланджело важнейшим в его творчестве был Человек, и он совсем не считал людей слабенькими и жалкими – ведь люди сделаны Богом по Его виду и подобию.
Мы считаем Микеланджело «Титаном Возрождения», но он считал себя просто архитектором и человеком — это было на первом месте. И в самой известной фреске мастера Адам предстаёт пред нами совершенно не библейским персонажем, а просто юным человеком – кстати, очень симпатичным и привлекательным – ни один живописец не писал так ни до Микеланджело, ни после него.
То же самое можно сказать об виде Иисуса Христа, являющемся центральным в картине «Страшного суда»: мы привыкли созидать его возвышенным и лучистым, а нередко и хрупким, и даже измождённым, но Иисус Микеланджело совершенно другой. Сначала, у него очень массивное и сильное тело – мощное, мускулистое, и совсем не соответственное тому виду, который можно созидать в работах других живописцев – например, на фреске Ботичелли, на северной стенке капеллы. Нрав Иисуса тоже показан совершенно с другой стороны – он властен и грозен, безжалостен и неумолим, хотя при всем этом остаётся судьёй справедливым и объективным. В этой картине образы людей тоже наделены своими чертами, но, в отличие от других сцен, тут ясно, что все равны перед лицом судьбы, и спастись от праведного гнева Христа не сумеет никто – кем бы он ни был в земной жизни.
Обнажённые фигуры тоже стращали и нервировали многих современников мастера, но даже сам Папа не сумел вынудить его сделать роспись более «целомудренной», записав повязками и драпировками те части тела, которые церковь почему-либо назвала «срамными». Сделать это пришлось другому художнику, который получил позже от римлян досадное прозвище – «исподнишник», хотя ни в чём, фактически, повинет и не был.
Потом работа Микеланджело не раз подвергалась угрозы, и в конце XVI века Папа Климент VIII даже желал убить фреску «Страшный суд», но не отважился сделать это, боясь прослыть варваром в истории.
Сейчас мы даже не знаем имён тех, кто мешал жить и творить величавому мастеру, зато его бессмертные работы продолжают, и ещё длительно будут продолжать тревожить и потрясать всех, кому небезразлична умопомрачительная и противоречивая суть Человека.
Гатаулина Галина
